И миник. Он был написан в соавторстве с Элек3х, которому отдельная благодарность за то, что так принял идею и взял на себя самую проблематичную для меня часть. **

Название: Неизбежность
Авторы: Лео (части 0, 1, 2, 4) и Элек3х (часть 3)
Бета: Китахара, которому вообще огромное спасибо, он очень меня поддержал на протяжении всего этого всего.)
Размер: мини, 3656 слов
Пейринг/Персонажи: чуть-чуть Луизы Рей, Билла Смоука и Джексона Юинга, а также большое количество оригинальных мужских и женских персонажей, которые при ближайшем рассмотрении оказываются не такими уж и оригинальными.
Категория: джен
Жанр: недраматичная драма
Рейтинг: R
Предупреждения: кровькишки, смерть персонажей
Краткое содержание: таймлайн делает прыг-скок, POV делает флип-флоп, и всё это лишь для того, чтобы ответить на вопрос, который и задавать-то не надо было.

читать дальше0.
Невидимый в темноте Билл Смоук спрашивает Луизу Рей:
– Ты всегда так болтлива перед смертью?
Голос Луизы дрожит.
– В каком смысле – всегда?..
Невидимый в темноте Билл Смоук дёргает уголком рта, словно собираясь ответить.
Но не успевает.

1.
Дон Миллер поднял взгляд, когда в его кабинет вошёл небогато одетый молодой человек.
– А, мистер Юинг, – он приветливо махнул рукой. – Да-да, присаживайтесь, я как раз вас жду.
– Спасибо, сэр. – Джексон Юинг опустился на стул и широко улыбнулся Миллеру – но эта улыбка лишь плохо маскировала тревогу: уже нескольких мгновений тишины оказалось для него слишком много. – Так… каков ваш вердикт, сэр? Годятся они для печати?
Томить его дальше Миллер не стал. Кратко постучав пальцами по рукописи, он ответил:
– Безусловно.
И в тот же миг посетителя словно подменили. Исчезли зажатость и нервозность, улыбка стала расслабленной, и даже поза изменилась так, будто неудобный стул превратился в роскошное кресло. Он приподнял руку, беззвучно щёлкнув пальцами.
– Я знал, сэр. Я знал, что вы, как настоящий профессионал, не пройдёте мимо этих дневников. Другие в наше время – о, в наше время мало кто отличает жемчужины от плевел! Все остальные издательства, вы знаете, они отказались от публикации потому, что отец не был широко известен, не был вхож в светские круги…
Джексон внезапно осёкся, устремив аккуратный, словно на поводок взятый взгляд на издателя.
– Сэр. Вопрос щекотливый, но… чрезвычайно важный.
По тому, как он подбирал слова – будто на столе их искал, – Дон Миллер понял, о чём хочет спросить юноша, да и не великой сложности была догадка.
– Оплата, да. Меня устраивает указанная вами сумма.
Глаза Юинга просияли, он потёр руки быстрым жестом чистоплотной мухи.
– Чрезвычайно рад, сэр. Для меня большое счастье иметь с вами дело. После всей нужды, в которую ввела нас деятельность отца…
Дон Миллер коснулся пальцами рукописи и, тяжело и веско, будто вынося некий высший приговор, произнёс:
– Ваш отец был редким человеком. Редкого мужества и редкой душевной чистоты.
– Да, – кивнул Джексон, глядя перед собой. – Мужества. Чтобы присоединиться к аболиционистам, надо обладать определённой… – он кратко задумался, подбирая слово. – Самозабвенностью.
Сейчас, из уст молодого Юинга, с его осторожным тоном, это словно бы и не звучало похвалой. Миллер едва заметно вскинул бровь.
– Скажите, а как умер ваш отец? Насколько мне удалось понять из вашего письма, несчастье случилось не более года назад.
– О да. – На губах Джексона снова появилась улыбка – на этот раз вежливости. – Лихорадка, сэр. Без докторов сгорел за несколько дней. Ни одного не хотел к себе подпускать – он почему-то совершенно не доверял докторам.
– «Почему-то», – повторил Дон Миллер, рассеянно проводя пальцами по рукописи. – Вы не читали его дневники?
– Что вы! – в глазах Юинга почти блеснула обида. – Конечно же, читал. Это всё, что мне оставил отец. Это – и фамилию. Это всё. И ни цента денег.
– А последние слова? О чём он говорил? Что-нибудь вспоминал? Жалел?
– Да, сэр, конечно. Говорил что-то про… океан. Какой-то океан. Было трудно разобрать. – Он виновато пожал плечами: – Даже не представляю себе, что это значит.
– Не представляете. – Миллер задумчиво пожевал губу. – Вы не читали его дневники.
Джексон Юинг застыл в неначатом жесте, как подвешенная марионетка.
– Сэр, я не понимаю…
– Вы не читали его дневники! – Миллер хлопнул ладонью по столу. – Чёрт с вами, это ваш отец и ваши грехи, но перестаньте уже мне врать!
Джексон побледнел – и не сказал ни слова. С минуту они сидели в тишине, наполненной шумом за окном. Наконец Дон Миллер подвинул рукопись юноше.
– Прошу вас, мистер Юинг, выполнить следующее. Вы прочитаете дневники своего отца. Вы снабдите их комментариями там, где это необходимо. Вы составите словесный портрет вашего отца, необходимый для предисловия. Тогда я приму у вас рукопись для печати.
– Да, сэр, – ответил Джексон так, словно его кто-то давил мокрой тряпкой и, привстав со стула, убрал рукопись в портфель. – Я сделаю это к началу следующей недели.
Миллер кивнул.
– Идите с богом. Читайте внимательно, мистер Юинг. И, возможно – я говорю «возможно», – вы поймёте, что этими дневниками ваш отец оставил вам нечто большее, чем деньги, которых вы так ищете сейчас.
Джексон Юинг улыбнулся, растягивая губы неровной ниткой, и, откланявшись, вышел.
После утреннего ливня на улице было солнечно, и он с трудом удержался от того, чтобы швырнуть портфель в сияющую лужу.

2.
Я не хотел, чтобы так получилось. Мы даже не для этого вышли из дома. Мы вообще шли к Мелани, мы к ней и пришли, и я целовался с ней за сараем, и она сказала, что я её царапаю своими обветренными губами. А потом Эдди с ней целовался, и она сказала, что это куда приятнее, и что к седьмому классу он, небось, вообще будет целоваться лучше всех в школе. И мне было обидно, но я всё равно не хотел, чтобы так получилось. Я не хотел.
Это Эдди заметил колодец. Нам всегда говорили не подходить к нему, и я так ему и сказал:
– Эдди, не надо. Нам же сказали.
– Зассал, что ли? – спросил Эдди, перегибаясь через край колодца.
Он никогда раньше не говорил этого слова – «зассал». Но в то лето все читали эту книжку, «Кулаком по морде», вот он и понабрался. И спросил меня:
– Зассал, что ли, Джейми?
– Да нифига, – сказал я. Подошёл и храбро так заглянул в колодец. Там не было дна, вообще никакого. Как дыра в дальний космос. И на полдороге к космосу тускло блестело старое ведро. Я потянул за верёвку.
Никто никогда не вытягивает вёдра из колодца за верёвку, для этого ручку вращают. Но я тянул руками. А когда ведро уже почти показалось на поверхности, Эдди сказал:
– Дай я его так достану, ты ж выронишь.
Я не думал, что так выйдет. Что он потянется за ведром, и встанет коленками на край колодца, и соскользнёт, и вместе с этим ведром полетит вниз.
Я пытался его удержать. У меня руки потом с неделю не заживали, содранные в кровь этой жуткой верёвкой. Эдди крикнул:
– Не вздумай отпускать! Джейми, слышишь!
Я и не думал. Я знал, что буду держать эту верёвку. Что буду тянуть её, пока у меня всё не зазвенит – глаза запульсируют от напряжения, а из ушей потечёт кровь, и что-то лопнет в животе, а я всё равно буду тянуть Эдди, непременно буду тянуть.
И тогда верёвка оборвалась.
Оказывается, в колодце всё-таки была вода. Старая и вязкая, потому что Эдди плюхнулся в неё совсем не с тем звуком, с каким прыгал с обрыва в реку.
– Эдди! – заорал я, перегибаясь через край колодца, словно тоже собирался нырнуть за ним. – Эдди, ты меня слышишь?
Но он не слышал, понятно, потому что он тогда ещё был под водой. А потом всплыл, отплёвываясь, забил руками, забултыхался, и я сначала, конечно, обрадовался, что он жив. Это потом я понял, что лучше бы там не было воды. Он бы тогда сразу умер. Лучше бы он и умер сразу.
Он стал цепляться пальцами за стенки колодца. Поскользил по ним и крикнул мне вверх (ужасно странно отражался его голос от этих стенок):
– Джейми, тут глубоко! И я ни черта не могу тут зацепиться, всё склизкое такое.
– Я сейчас, погоди, что-нибудь придумаю! – крикнул я. Хотя что я мог сделать, теперь-то? У меня даже мобильника с собой не было, я же ходил впервые целоваться.
И Эдди – таким странным его голос был из колодца, взрослым и почти спокойным, – ответил мне:
– Ничего ты не придумаешь. Иди зови на помощь!
А я спросил:
– Ты точно продержишься, Эдди?
Я спросил, потому что ужасно было думать о том, как он барахтается там, на дне этого каменного мешка, в этой мерзкой тухлой ледяной воде, которая лет сто, небось, не видела солнца.
А Эдди отозвался:
– А я знаю? Ты только быстрее давай, тут холодно.
А я сказал ему:
– Ты только продержись, я мигом!
Он что-то ответил, но я уже бежал за помощью.
Я не услышал, что он сказал.
Я так и не услышал, какими были его последние слова, потому что когда я вернулся со спасателями, не было уже никакого Эдди.

3.
Шёл 1081 день моего пребывания на корабле "Мечта". Точнее, этот корабль назывался мобильной колонией – и действительно, здесь могло уместиться чуть больше ста тысяч человек, а к их услугам был огромный зверинец, сад на два десятка гектаров и разного рода культурные развлечения: игровой центр, десяток залов для показа диснеев и различного рода симуляторы. В общем и целом всё, что необходимо для удовлетворения потребностей среднего человеческого существа. Тогда, впрочем, на корабле было лишь около двадцати тысяч, и те дремали в анабиозе, дожидаясь, пока мы достигнем Лон Дон – небольшой планеты земного типа на окраине Млечного пути (её название на каком-то из языков древних, кажется, значило "удалённый мир"). Это была самая дальняя от Земли колония, основанная лет пять назад капитаном Конрадом Грейсом, одним из последних великих космических волков – выходцев с Европы, лежащей ныне в руинах. Как всегда, прошло несколько лет, прежде чем сумели собрать добровольцев, деньги и необходимые материалы для новой колонии; и вот теперь старый, но всё ещё надёжный корабль бороздил космические просторы. В силу его размеров мы не могли воспользоваться ретрансляторами, и поэтому путь к Лон Дон должен был занять около трёх лет.
Я отыскала вакансию помощника пилота во Всемирной Сети и сразу заинтересовалась ей. Эта интересная работа в первую очередь предполагала нахождение вне Земли в течение нескольких лет, а это, в свою очередь, означало отсутствие всяких встреч с родственниками, которые представлялись мне с некоторых пор чем-то вроде биомассы гуманоидного типа, с которой меня связывало лишь сходство генов. Поэтому я прошла ускоренные курсы подготовки пилотов – благо, соображала я всегда быстро – и вскоре стала одной из пары десятков человек, претендовавших на эту должность. Я полагала, что их будет куда больше, однако, видимо, любителей долгого одиночества и смельчаков, стремящихся к новой жизни, было не так много. В самом деле, в Ни-Со-Копросе царила стабильность, и его обитателям, и так не склонным к авантюрам, постоянно вселяли уверенность в завтрашнем дне.
В общем и целом получить работу оказалось не так уж сложно. Я с огромным удовольствием сообщила родителями, что возвращусь весьма нескоро, и осенним днём взошла на капитанский мостик вместе с четырьмя другими членами экипажа: командиром корабля, ещё одним помощником, инженером и врачом. Все они были мужчинами, но особой неловкости не ощущалось, мы притерпелись друг к другу во время дополнительных подготовительных тренингов, которые нас обязали пройти.
Земля провожала нас грозой и вспышками молний; мне думается, это был тот момент, когда каждый из нас понял, что в следующие три года нам предстоит общаться лишь друг с другом. Для меня это было облегчением: до последнего момента я сомневалась, что это действительно случается, что меня уносит вдаль от планеты, где судьба была ко мне так зла...
Впрочем, простите, что отклоняюсь от темы, господин Судья. Вся эта информация не критична для моего рассказа. Я лишь хотела подчеркнуть отсутствие опыта в длительных космических перелётах, что, пусть и не станет смягчающим обстоятельством, но, может быть, хоть как-то... обелит мою роль в этом происшествии в глазах будущих поколений.
Стоит упомянуть ещё один важный фактор, играющий ключевую роль в этой истории: я всегда боялась огня. Нет, не сказать, что я абсолютно не могла переносить его, что один взгляд на огонь повергал меня в священный ужас, но, как вы знаете, в Ни-Со-Корпосе мало его источников, а голографический огонь в искусственных каминах не причина для паники. Возможно, эта моя фобия была куда глубже, чем я думала, и такое мизерное искажение в строении пары клеток моего мозга стало критичным на моём жизненном пути.
Как бы то ни было, на момент происшествия наш полёт приближался к концу. Мы были в расстоянии всего нескольких систем от точки назначения, и компьютер точно рассчитал наше время прибытия – через неделю. По инструкции, следовало разбудить первых колонистов – чуть меньше двух тысяч человеческих существ, которые решили, что начнут исследовать корабль раньше остальных; ещё через два дня следовало пробудить три тысячи, за три дня до прибытия – еще почти четыре, а за день до прибытия – всех остальных, решивших не пользоваться подобными привилегиями. Мы уже были подготовлены к пробуждению: все информационные стенды работали, в развлекательные центры были загружены нужные программы, несколько десятков клонов трудились на кухнях, ещё пара сотен личных уже стояли около капсул своих хозяев, ожидая их первых приказов. В общем и целом, на корабле закипала жизнь, и это было непривычно после трёх лет тишины.
Стоит сказать, что помощник – это не только человек, нужный, чтобы подменять пилота в критических ситуациях: реальная помощь командиру необходима достаточно редко. Поэтому помощник пилота теперь – это, по сути, мальчик на побегушках, которого можно посылать куда угодно. В том числе – на пробуждение колонистов. Очевидно, что первые семьи, наиболее богатые и состоятельные, командир корабля встретил и проводил до личных апартаментов сам, и сам же ответил на интересующие этих элитных клиентов вопросы. Однако на пробуждение и адаптацию остальных он бросил меня и второго помощника – Ви Па Ова. Если верить психологическим тренингам, человеческое сознание таково, что после длительного анабиоза возникает необходимость увидеть других человеческих существ – и не усталых и помятых после глубокого сна, но уверенных, бодрых и, конечно, не вышедших из пробирки. Как говорил наш преподаватель, присутствие настоящего чистокровного в качестве гаранта безопасности и проводника значительно уменьшит психологический шок. Конечно, если бы на эту колонию был выделен больший бюджет, то наверняка в команду бы добавили пару специально обученных проводников – однако нам пришлось справляться самим.
Ви, кажется, был рад этой роли: он здоровался чуть ли не с каждым из своей группы колонистов, всматривался в каждое новое лицо, вникал в каждую фразу, сказанную пробудившимся.
Я же, несмотря на свои оптимистичные ожидания, почувствовала себя напряжённо уже после первых десятерых людей мужского пола, подошедших ко мне с какими-то банальными вопросами (и не преминувших отвесить комплимент насчет того, что они спали спокойно лишь потому, что такая красивая девушка следила за их сном). Конечно, после почти сотни чистокровных (и одной Гре Ша, клона для сексуальных нужд, осведомившейся о том, в каком секторе корабля она с её клиентом сможет найти отдельные апартаменты; как будто нельзя было подойти к ближайшей информационной стойке!), я была почти вымотана. Впрочем, мало-помалу поток пробудившихся иссяк – в зале анабиоза было прохладно; стоял неприятный запах из тысячи открывшихся капсул, а я наконец смогла сбросить улыбку. Ви ушёл последним, я же решила пока не отправляться в свою комнату, где меня уже наверняка ждал обед (по своим вкусовым качествам создаваемые клонами блюда уступали даже тому, что подавали в забегаловках Папы Сонга), а остаться здесь. Я обошла уже открытые капсулы и оказалась на границе с тёмной частью зала, где под тысячами серебряных крышек ждали своей очереди будущие обитатели Лон Дон. Прислонившись к стене, я трясущимися руками зажгла сигарету – надо сказать, не курила их с Земли, однако по привычке ещё с подростковых лет носила несколько штук в кармане костюма, на случай нервного срыва. Вот и сейчас я привычно подцепила ногтем ленту на обёртке тонкой трубочки и резко дёрнула её – в темноте зажёгся красноватый огонёк, и я было поднесла сигарету ко рту, но та внезапно вспыхнула вся – то ли из-за давно истёкшего срока годности, то ли из-за брака. Вскрикнув от неожиданности, я отбросила её в сторону – и сигарета, словно по воле злого рока, упала в одну из раскрытых капсул. Как я узнала позже, моя Судьба действительно была неблагосклонна ко мне: хозяин этой капсулы выразил желание видеть определённые сны во время анабиоза, и потому раствор в этой кабинке имел несколько иную концентрацию, чем в остальных. И потому этот раствор, хоть и не сразу и нехотя, но вспыхнул, а затем и занялся вовсю – я видела, как огонёк бежит по трубочкам под полом к другим капсулам.
Когда раздались первые крики, я уже была за дверью. Признаюсь, я была в панике; в моём сознании даже мелькнула истеричная мысль, что теперь нам с Ви придётся встречать меньше людей благодаря этому происшествию. Я и не подумала о мгновенной пожарной тревоге – кнопка располагалась за дверью. Конечно, вскоре подействовали датчики дыма, но вода лишь обливала капсулы, где горели несколько тысяч колонистов. Я же неслась к мостику – сообщить капитану о случившемся; о возможности воспользоваться интеркомом я тоже не подумала. В общем и целом, к моменту, когда остальные члены команды сумели принять необходимые меры, погибло около двух тысяч человек, а ещё четыре получили сильные повреждения – многие из них умерли позже.
Я, конечно, глубоко раскаиваюсь в произошедшем, но считаю, что происшествие во многом было вызвано случайностью. Полной моей вины в гибели этих людей нет. Я осознаю, что наиболее проблемным для Единодушия является сам факт гибели колонистов далёкой планеты: новых смельчаков набрать теперь будет нелегко. Однако, учитывая число населения Ни-Со-Копроса и уменьшившуюся в связи с этим ценность человеческой жизни, я не считаю, что заслуживаю высшей меры наказания. С этим вверяю себя в руки Суда и надеюсь, что решение его будет справедливым.

4.
Стреляться. Единственным решением было стреляться.
Возможно, и не нанесённое оскорбление само по себе было так важно. Да – и это Владимир даже готов был признать – оскорбление не имело значения. Всё это можно было уладить миром, как и молили друзья. Но, понимаете ли…
– Но, понимаете ли, – Владимир, нежно улыбаясь, склонял кудрявую голову, – эта дуэль предназначена нам самой судьбой.
Когда тебе восемнадцать лет, а вокруг мало-помалу закостеневает Империя, знаки судьбы видны повсюду.
– Только стреляться. Извинений от Евгения я не приму.
Совпадали даже имена. Владимир понимал, конечно, что умрёт; умрёт неизбежно. Но страшна ли смерть, когда вся она окутана дымкой романтики, тонкой поэзией уходящего великолепного века!
– Вы понимаете, Елена, – говорил он, касаясь её рук сквозь перчатку, – некоторые из нас рождены с печатью Рока на челе. Мы не можем жить иначе, кроме как выписывая причудливый узор Фортуны…
Елена кивала: ей, чьё имя было случайно подкинуто судьбой в этот идеальный пасьянс, не всегда легко было понять печальный фатализм своего возлюбленного. Переспрашивать же она не решалась, безошибочно чуя, что это убьёт хрупкую романтику мига так же верно, как это сделал бы зевок.
В день дуэли Владимир был готов к смерти. Всю ночь он провёл, сочиняя стихи, уверенный, что близость кончины усилит его поэтический дар. Но плоды трудов разочаровывали, беспомощно глядя на него своими глагольными рифмами. Владимир мог морщить лоб и качать изящно уложенными волосами сколько угодно: оставить после себя великую оду ему было не суждено. Что ж! – есть прекрасная печаль и в бессмысленном угасании.
Стояла замечательная золотая осень. Утренняя рань слегка морозила щёки, но зато придавала изумительную свежесть голове. А к тому часу, как Владимир доехал к месту дуэли, погода и вовсе разыгралась, лаская участников предстоящей драмы почти летним теплом.
Евгений, несмотря на это, словно бы мёрз в своём осеннем пальто. Он даже поднял воротник и стоял, чуть покачиваясь на мысках, рассеянно улыбаясь неизвестно чему.
– Господа, – ветер разносил твёрдый голос его секунданта, – я всё ещё предлагаю вам примириться.
– Ни за что! – воскликнул Владимир пылко. – Платой за оскорбление может быть только смерть.
– Право же, Володя, – начал вдруг Евгений, но Владимир прервал его.
– Нет, нет! – он был испуган, что сейчас каким-нибудь банальным, мещански трусливым извинением прервётся кульминация его жизни. – Я не желаю слушать.
Евгений умолк.
– Дуэлянты, разойдитесь.
Роскошный умирающий ковёр мягко хрустел под ногами Владимира, пока он отсчитывал свои десять шагов в вечность. Развернулся. И под бесстрастный счёт секунданта поднял пистолет.
Когда прогремел выстрел, Владимир выстрелил в ответ скорее от неожиданности. Не целясь, наугад – всё равно он знал, что сейчас боль пронзит всё существо целиком, и больше не будет ничего, кроме вечного забытья. Сейчас…
Боль не приходила.
А Евгений упал на колени, уткнувшись лбом в осеннее золото.
Сердце заколотилось в висках Владимира. Он выронил пистолет – листья приняли его с мягким шёпотом – и побежал к раненому. Оба секунданта уже были там, переворачивая Евгения на спину. Владимир бросился к нему, расстегнул пальто. Безупречно белая рубашка снизу была залита тусклой вишнёвой кровью. С содроганием касаясь мокрой ткани, он расстегнул пуговицы.
Сначала он заметил только кровь, вялыми, ленивыми толчками вытекающую из раны над причудливым родимым пятном.
– Что же мы, – забормотал Владимир, – что же мы здесь ждём, надо нести его в коляску…
И тут он увидел.
Прямо на границе небольшой аккуратной раны, впитывая ироничное солнце, пульсировало что-то полупрозрачное, переливчато-розовое, в тонких жилках. Завороженный, он потянул руку к этой удивительной жизни. Но не успел он коснуться нежно колышущейся, запятнанной кровью поверхности, как кто-то отдёрнул его и поставил на ноги.
– Владимир, вы с ума сошли? Не трогайте умирающего!
– Нет-нет, – Владимир слабо улыбнулся, – он не умирает.
– У вас шок, вы не понимаете, что вокруг творится. Из него же чуть ли не кишки лезут.
– Киш… ки?..
Владимир вернул взгляд к перламутровому изгибу, который всё быстрее багрянел, пульсирующий ритм превратился в кроваво-дёрганый.
– Я… отойду, – сказал Владимир, чувствуя, как мерзкий комок поднимается из желудка в горло. Никто, впрочем, всё равно его уже не слушал.
На негнущихся ногах он, пошатываясь, вернулся туда, откуда сделал роковой выстрел, а затем упал на колени, точь-в-точь как Евгений минуту назад, и скорчился в отвратительных судорогах, всё ещё стараясь, чтобы рвота не попала на одежду. Потом вытер губы дрожащей ладонью – оказалось, что на руках подсыхает вишнёвая кровь, которая теперь, наверное, размазана по всему лицу, – и огляделся.
Среди листвы поблёскивал на солнце его револьвер. Стреляться: таким был единственный выход из этого кошмара. Он прижал успокаивающий металл к разгорячённому виску. Закрыл глаза.
И в наступившей темноте ясно увидел свой труп, с аккуратной точкой в одном виске и чудовищной рваной дырой – вместо другого. Мелкие осколки кости, перемешанные с мозговой массой. Торжество уродства и разрушения на этой восхитительной листве. Безобразный финал для никчёмной жизни.
– Удивительно, – пробормотал он, открывая глаза. – Просто удивительно, что я не могу застрелиться от омерзения.
Секунданты укладывали Евгения в коляску. Солнце, словно ничего и не случилось, играло в догонялки с мягким ветром.
Владимир опустил пистолет.

2.
А потом Эдди ко мне приходил.
Он был весь распухший, словно месяц провалялся в воде, хотя его же вытащили почти сразу, как он утонул. Говорили, если бы на пять минут пораньше – Эдди бы не умер. Но он всё равно приходил распухший, синий, воняющий тухлой водой. У него в груди жили морские червяки с чёрными любопытными глазами, а над правым ребром сгнило всё мясо, а лёгкое осталось, похожее на полиэтиленовый пакет со старой водой. Я почти ждал, что там покажется его золотая рыбка, Элвис, потому что Элвис сдох даже раньше, чем умер Эдди, просто всплыл однажды побелевшим брюхом вверх.
Но Элвиса не было, был только Эдди, со сгнившими чёрными ногами и совсем без губ, потому что губы ему кто-то съел. Кто-то всё-таки, выходит, жил в этом колодце.
Я просил его перестать, но он всё равно приходил ко мне каждую ночь.
Тянул руки, с них кожа свисала клочьями, а из пальцев торчали кости, белые, как занавески, которые лет сто провисели на солнце. Открывал рот, в котором ворочался чёрно-синий язык от нёба до нёба, и говорил мне:
– Да ты не переживай.

0.
Билл Смоук не успевает ответить и не успевает даже почувствовать боль. Он понимает только одно: из-за нескольких секунд, что он потратил на этот ненужный вопрос, он не успеет убить Луизу Рей. Наверное, теперь уже никто не убьёт Луизу Рей.
Наверное, теперь Луиза Рей бессмертна.